Может ли обрусеть русский, онемечиться немец, ополячиться поляк? Если даже допустить такую возможность для отдельных людей, то совершенно ясно, что ни при каких обстоятельствах так нельзя будет сказать о народах: русские как народ не могутобрусеть, а немцы — онемечиться, ибо даже если они и претерпят какое-то влияние от другого народа — это станет их судьбой, не говоря уж о том, что таковым оказывается всё, что они делают сами; поскольку никакой «русскости» и «немецкости», помимо самих немцев и русских, нет, то немецкость и русскость есть ныне действующая и властвующая судьба немцев и русских. Значит, термины «эллинизация» и «эллинизм» бессмысленны применительно к самим эллинам, ибо сами эллины эллинизироваться не могли. Тогда, если термином «эллинизм» обозначать процесс взаимовлияния Эллады и азиатских цивилизаций, то сам этот феномен имеет место лишь в том случае, если субъектом процесса мыслятся народы варварские. В случае же, когда субъектом истории мыслятся эллины, тот же самый процесс, по необходимости, должен носить имя варваризации. Всё это вещи простые и очевидные, однако на них полезно сосредоточиться, прежде чем приступать к большому исследованию, ибо введенный в последней четверти XIX столетия И. Дройзеном термин «эллинизм» и по сию пору определяется разными учеными по-разному. Мне представляется, что этим термином обозначают главным образом подразумеваемую смену исторического субъекта: т. е. излагая всемирную историю, описывают сначала то, что происходило с эллинами, а затем теряют к ним интерес и начинают говорить о том, что происходило с государствами диадохов. Для нас же, поскольку мы собираемся говорить только об Элладе, термин «эллинизм» бессмыслен, так что время от битвы при Херонее до падения последней из македонских монархий Ближнего Востока мы будем называть варваризацией. Более того, у нас нет никаких оснований называть каким-то иным именем процессы, происходившие в Элладе и во весь римский период. Завершенной варваризацию следует считать ко временам Диоклетиана — Константина Великого, когда гражданин полиса окончательно стал царским рабом, и римский принцепс вырос из тирана в освященного (в ближневосточном стиле) самодержца. Только тогда, и не раньше, мы можем говорить о совершенном угасании греческого духа, о варваризации ставшей и завершенной; в эту же эпоху в Византии — единоутробной сестре восточных деспотий — слово «эллин» на века и века до палеологовского возрождения становится бранным .

Уже самый поверхностный взгляд на историю иудейства позволяет увидеть, насколько глубокие перемены претерпела эта религия в процессе своего развития. Особенно бросаются в глаза радикальные изменения в иудейской ментальности, случившиеся во времена вавилонского плена. Можно сказать, что эпоха гражданско-храмовой общины (иначе, эпоха второго Храма) отличается от допленной, как эллинизм (варваризм) — от эллинства, т.е. классики. Второй период иудейской истории — период действия иудейского — будет жить идеями, впервые осознанными и пришедшими к слову именно во времена плена. Все эти факты заставляют всерьез задуматься о персидском, и даже точнее, о зороастрийском влиянии на иудейство, имевшем место во время вавилонского плена и дальнейшего совместного проживания в Месопотамии. В самом деле, тот же царь (а именно Кир), который был, так сказать, Константином Великим зороастризма — т. е. человеком, не только приведшим персов к вершинам власти в Азии, но и впервые сделавшим зороастризм государственной религией, — даровал иудеям религиозно-политическую свободу. Этот вот, глубоко верующий в истинность своего пророка человек опознан иудейским пророком как Мессия (о чем мы писали выше). Неужели это случайно? Никоим образом. А чего стоит, например, разорение персами Египта, их органическая неприязнь к египетской религии? Нечто подобное можно встретить разве что в ветхозаветном сознании. А разве случайно, что самое влиятельное духовное движение в ветхозаветной религии рубежа эр, движение, всецело определившее судьбу пост-мессианского, средневекового иудейства — фарисейство — называлось именем персов, т. е. буквально «персизаторством».

Вместе с тем проникает «темный» Логос и в зону абсолютного мрака ада, в материю и вечную стерильную саму по себе женственность и лишенность. И здесь, в самой последней тьме, на ступень ниже ее самой нижней границы Он (для Диониса нет границ), Дионис «спускающийся», зажигает свой свет, пробуждает материнское лоно фасцинацией своей мужской божественности — ребенка, возлюбленного, отца. Тьма загорается, оживает, начинает двигаться, дрожать и творить. И здесь Логос Диониса открывает свет, который скрыт под самой последней границей абсолютного мрака — свет, о существовании которого не подозревает ни одна стройная и строгая мужская мифология, теология, философия. Дионис достигает дна бездны и обнаруживает смысл ее бездонности. Плоская и лишенная онтологического объема хора начинает дышать, превращается в бесконечное богатство духовных потенций (становится «абсолютным местом», «басе» у Нишиды или «духовным пространством», «богом» — «spissitudo spiritualis» у кэмбриджского неоплатоника Генри Мора). Так «тьма превысшая света», обнаруженная выше высшего предела небес, и «пылающий мрак», оживший ниже низшего предела Матери-материи, оказываются двумя дарами дионисийского Логоса. Но любое «два» у Диониса «не-два». Поэтому именно второй Логос, темный Логос, Логос Диониса может совместить в единой картине всю карту космической, гиперкосмической и гиппокосмической жизни, всю карту открытой онтологии, включая в себя в тонком и игровом недуальном балансе и радикальную эксклюзивность Аполлона и радикальную инклюзивность Magna Mater. Дионис — это радикальное сердце мира. Поэтому орфики считали его царем будущего века. Это загадочный «будущий Бог» Шеллинга. Ему суждено сменить на троне Олимпа Зевса (это и было тайной Прометея, знавшего имя того, кто низвергнет в конце времен отца богов, но сохранившего молчание). Дионис — «победитель Бога и ничто», укротитель тигров, пантер и леопардов, друг Аполлона, тайный конфидент Великой Матери. Вечно умирающий, вечно воскресающий, вечно зачинающий, вечно оскопляющийся, безумный бог. Играющий царственный ребенок.

По всем признакам мы вошли в цикл «великого неведения», о котором сообщает эсхатологическое откровение Василида. Согласно его системе (в изложении Ипполита), творение свершается не посредством эманации, но с помощью Слова. Бог (или Не-Сущий) «восхотел сотворить» (однако, «без чувства, без хотения, непреднамеренно, бесстрастно, без всякого пожелания»). Слово, абсолютно трансцендентный звук, несомненно, заставляет нас вспомнить ведическую мудрость и создание мира посредством изначальной мантры ОМ (сравните ведическое «Вначале был Брахман, и у него была Вак или Слово; и это Слово было Брахман» с библейским «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»). Не было ли это творение (напомним: не эманация) – пением Бога? Возможно, эта интуиция легла в основу ведических ритуальных песнопений. В «Чандогья упанишаде» встречается примечательная фраза: «Дай же мне добыть пением бессмертие для богов». Здесь основное отличие гнозиса Василида от неоплатонической парадигмы, где творение происходит посредством истечения или эманации. Можно сказать, что в неоплатонизме Единое творит в экстазе (греч. ekstasis - нахождение во вне, смещение, пребывание вне себя). Этим словом Плотин обозначает и процесс «восхождения к Единому», то есть, эпистрофэ.