Натэлла Сперанская

Герои: путь интеграции, путь трансформации, путь к сверхбытию

Рок было должно попрать.

Одна из самых распространенных ошибок, унаследованных наукой об античности от Ксенофана, заключается в приписывании олимпийским богам антропоморфных черт. Не боги антропоморфны, а мы, люди, теоморфны. И теоморфны в той степени, в какой мы божественны. Вплоть до XIX века взгляд Ксенофана продолжал предопределять развитие методологических моделей исследования мифологии, и только с появлением Шеллинга стало возможно говорить о новом взгляде на античные мифы. Миф как слово о богах, как изложение сакральной истории, изначально был парадигматической моделью для подражания – подражания сверхъестественным существам: богам, героям, титанам, предкам. «В целом миф описывает различные, иногда драматические, мощные вторжения священного (или сверхъестественнго) в этот мир», -- пишет Мирча Элиаде. В эпической поэме Гомера «Илиада» мы видим целую череду таких вторжений: боги нисходят на поле битвы, становятся предводителями троянцев или ахейцев, они вырывают из объятий Аида своих избранников, отводят копья и стрелы, поднимают их боевой дух, вдыхают в их грудь отвагу, делают неуязвимыми, принимают образ того или иного воина и вмешиваются в ход Троянской войны, выступают друг против друга, идут на ухищрения, страдают от ран, нанесенных людьми, испытывают боль и гнев. Эпоха титанов, то есть эпоха правления Кроноса, не знала героев. Герои появляются только в эпоху правления Зевса. Они являются в мир не как сыны Земли, но уже как сыны Земли и Неба – рождаясь от земных матерей и небесных отцов, -- и в этом их главное отличие от землерожденных Титанов, Гигантов и автохтонов, связанных с Геей. Как подчеркивает Фридрих Юнгер, «у автохтонов решающую роль играет материнское начало, у героев – отцовское. Герои – это дети отца, от богов. Они живут в том порядке, который установлен отцовским, а не материнским началом». Гомеровский герой – «муж без пуповины», в силу своего происхождения он получил автономию от материнского начала, ибо руководящим принципом его жизни выступает номос Зевса.

Человек у Гомера есть сосуд, вместилище, заполняемое божественными силами. Он – герой именно потому, что способен впускать в себя богов и даймонов, быть одерживаемым ими. Он способен чувствовать богов в своей крови и постигать их кровью, поскольку в жилах его человеческая кровь смешалась с нетленным ихором. Все, что поднимается из груди гомеровского человека, будь то гнев или обида, словом, любое чувство, любая эмоция, -- принадлежат не человеку, но богу. И гнев Ахилла, который должна воспевать гомерова Муза, был самим богом, избравшим Ахилла для своего проявления. Гнев Ахилла подобен гневу Аполлона. Вот как описывает его Гомер: «Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали/В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный». В книге «Дионис преследуемый» мы уже акцентировали внимание на феномене опыта божественного наваждения, объяснение которого дает Доддс («Греки и иррациональное»). Он описывает только два вида наваждения: ate (когда некий даймонический агент похищает разум человека, заставляя его совершать необдуманные и роковые поступки) и menos (когда бог или даймон «вдыхает» в героя силу, отвагу, энергию). Современные аналитические психологи склонны впадать в заблуждение и видеть в божественном наваждении влияние импульсов, поднимающихся из бессознательного. Импульсы подобного рода перманентно воздействуют на землерожденных (к коим, без сомнения, относится и современное человечество), до последнего вздоха связанных пуповиной с Матерью Геей и ее коварными отпрысками Титанами. Гомеровские герои, представлявшие собой совершенно другую онтологическую формацию, находились под воздействием того, что мы называем «сверхсознанием».

 Но не смотря на то, что Гомер часто использует по отношению к героям эпитет «богоподобные», он далек от того, чтобы уравнивать Сынов Земли и Неба с богами Олимпа. Достаточно вспомнить слова Аполлона, которые он обращает к дерзкому Диомеду: «Вспомни себя, отступи и не мысли равняться с богами, / Гордый Тидид! Никогда меж собою не будет подобно / Племя бессмертных богов и по праху влачащихся смертных!» Служа проводниками божественной воли, гомеровские герои, вступая на поле битвы, были обречены Аиду.  Кто такие ахейцы? Это мужи, которым «с юности нежной до старости Зевс подвизаться назначил в / бранях жестоких, пока не погибнет с оружием каждый». Чем отличаются от них троянцы? Фактически ничем. Между ними есть лишь одно отличие – ахейцы достигли сферы владычества одних богов (а потому они стали их верными заступниками), троянцы – других. Аполлон встал против Посейдона, Афина встала против Ареса, Артемида вооружилась против Геры, Гермес восстал против Леты, Ксанф бросил вызов Гефесту. «Так устремилися боги противу богов». Лишь Зевс, по воле которого все свершалось на поле брани, оставался наблюдать, время от времени взвешивая на золотых весах жизни дерзновенных воинов. Над волей Зевса есть другая воля. И против нее не осмелился выступить ни один герой Троянской войны. Всепобеждающий Рок заставил их склонить головы пред неотвратимым. Только в этом была причина конца героического века. Рок было должно попрать. Зевс, поглощая Метис, которой суждено было родить ему сына, что положит конец его царствию, попирал Рок. Зевс преодолевал судьбу дважды: когда он должен был вместе со своими братьями и сестрами быть поглощенным Кроносом, но Рея пошла на хитрость и подложила вместо него камень; когда он узнал о грядущем владыке и проглотил его мать, дабы утвердить свое нерушимое царство. Размыкая один круг непреложности, Зевс создавал другой – круг своего владычества. Поэтому из исполнителя воли мойр, он становился Мойрагетом, или водителем Мойр.

Посвящаемые в мистерии Элевсина молили «кругу конец положить и от зла вздохнуть с облегченьем». Симпликий, передавая воззрения орфиков, писал: «[Души] привязаны воздающим всем по заслугам богом-демиургом к колесу судьбы и рождения, от которого, согласно Орфею, невозможно освободиться, если не умилостивить тех богов, “коим приказ от Зевеса /  Отвязать от круга и дать от зла передышку человеческим душам».  Для древних круг обозначал и время, и судьбу. К преодолению судьбы призывали «Халдейские оракулы»: «Не содействуй судьбе», «Теурги не принадлежат к тому стаду, которое управляется судьбой». Гностики, герметические философы, теурги, в отличие от стоиков, которые настаивали на том, что судьба непреодолима и бороться с ней нечестиво, знали, что из борьбы со всесокрушающим Роком можно выйти невредимым. Валентин Гностик учил: «С самого начала вы бессмертны, вы сыны жизни – жизни, участвующей в игре эонов. И вы должны разделить в себе долю смерти, расточить и растворить саму смерть, дабы смерть умерла в вас от ваших же рук, -- нерастворимые, вы растворите собою мир и будете мастера сотворения и растворения». Египтяне знали, что хотя Эймармене с самого момента нашего появления на свет предопределяет ход наших жизней, выше Эймармене стоит Исида, в чьей власти освободить нас от оков непостижимого Рока. Герои первого поколения, к которому принадлежал Геракл, принимали участие в Гигантомахии, и даже более того – без их вмешательства боги бы никогда не одолели порождений великой Матери Геи. Эти герои еще имели силы восстать против Рока, против «сумерек богов», герои Гомера – уже нет. Они напрямую зависят от богов, в них поселился страх перед богами. Умереть для них – это быть поверженными всемогущею волей богов. Даже сон для героев Гомера – это «воля богов», мера, что была «положена для смертных бессмертными богами». Герои, подобные Гераклу, вступали в битву, чтобы триумфально победить в ней и, сохранив свою жизнь, вступить в новую схватку – с богами, титанами, другими героями, самим Роком. Герои Троянской войны вступали в битву, чтобы умереть и тем самым покориться судьбе. Подлинный героизм, уже утраченный в конце Героического века, отличал сынов Земли и Неба от тех, чье время пришло в век Железный.

Одним из фундаментальных качеств, отличающих героя от обыкновенного человека, Иннокентий Анненский называет мегалопсихию, или «величие души». В «Истории античной драмы» он пишет:

«Внутренними качествами – так сказать, активной мегалопсихией – были мужество героя, дерзновение и нежелание ограничивать свою волю теми пределами, которые существуют для масс. Такое дерзновение влекло героя на борьбу с богами – теомахию. В некоторых русских сочинениях теомахия объясняется как борьба с судьбой, но это объяснение не имеет смысла: герой боролся с богами. (…) Была еще одна черта, отличавшая героя от простых смертных – это его отчужденность от толпы, его духовное одиночество. Но причиною такого отчуждения героя не было высокомерие или нежелание сливаться с толпой, а, напротив, готовность нести большую, сравнительно с другими, ответственность за свои права и дерзания».

Речь здесь идет отнюдь не о титаническом бунте против олимпийского порядка с целью узурпации власти, а о героическом дерзновении «стать как боги» (не вместо богов, а именно «как боги»), об онтологическом «броске», о попытке преобразовать саму экзистенцию посредством «выхода за пределы» дозволенного человеку. Геракл, сошедший в Аид, отвоевавший Алкесту у бога смерти («Алкеста» Еврипида) и возвративший ее Адмету, совершает тот самый «бросок» за предел жизни, который утверждает его в новом онтологическом статусе (больше того, он идет на то, что оказалось не под силу самому Аполлону). По словам Юлиуса Эволы, Геракл является прототипом олимпийского героя (номос Зевса), тогда как, к примеру, Ясон предстает как персонификация иного героического типа, связанного с уранической расой (номос Урана), и мы можем заметить, что Ясон оканчивает свой путь под развалинами легендарного корабля Арго, оказываясь жертвой той силы, что помогла ему заполучить Золотое Руно. Та же участь постигла ассирийского бога Зу, который даже после триумфального получения “скрижалей судьбы” и пророческой мудрости попадает в плен Ваала, что превращает его в хищную птицу и отправляет в изгнание. Библейский Адам, вкусивший плод с Древа Жизни, познал добро и зло и “стал как бог”, но, тем не менее, был изгнан из Рая вместе с Евой, обреченный носить “одежды кожаные” и “возделывать землю, из которой он взят”. В “Герметической Традиции” Эволы сказано: “Алхимики знали о том, что достижение бессмертия противоречит воле “Бога”.

Что в этом случае делает человек, герой? Вступает в теомахию, берет царствие божие силой, срубает “Дерево Брамы” могущественным орудием Мудрости. “Но среди предпринимавших такую попытку, -- пишет Эвола, -- есть триумфаторы, прошедшие испытание, и есть те, кому отказывает отвага, и кто терпит поражение, испытав смертельное воздействие той самой силы, которую они надеялись завоевать”. И далее: “Интерпретация подобного события высвечивает две противоположные возможности: героико-магическую и религиозную. В соответствии с первой, тот, кто проигрывает в мифе, является просто существом, чьи удача и способности оказались не равны его смелости. Но согласно второй концепции, религиозной, смысл оказывается иным: в этом случае невезение трансформируется в проклятие, героическое деяние в святотатство, причем проклято оно не по причине провала, а просто как таковое”.

В работе “Аполлон и Дионис”, посвященной Фридриху Ницше, В.В.Вересаев среди выражений, часто употребляемых Гомером, отмечает четыре: tlemosyne, talapenthes thymos, talasifron, polytlas. Как правило, их переводят в христианском ключе как “долготерпение, многотерпеливый дух, многострадальный, страдалец”, однако Вересаев настаивает на том, что Гомер имел в виду совершенно другое. Речь шла не о смирении или кротости, а о стойкости, душевной несокрушимости, героической выдержке, что, собственно, и приводит нас к мегалопсихии, или “величию души”, о котором писал Анненский. Вересаев употребляет выражение “здоровая способность обмозоливаться против страданий”. Человек получал эту способность от богов. Бессмертные дали смертным не только возможность подойти к краю бездны и заглянуть в ее темное лоно, но и вооружили их и для борьбы с судьбой, и для борьбы…с богами, т.е. для теомахии.

Ныне уже не троян и ахеян свирепствует битва,

Ныне с богами сражаются гордые мужи данаи!

(Гомер. Илиада)

Если ж Аякса я где-либо, духом бесстрашного, встречу,

С ним устремимся мы вновь, и помыслим о пламенной битве

Даже и противу бога…

(Гомер. Илиада)

Герой, Сын Неба и Земли, божественного Отца и земной матери, полубог, в чьих жилах текут “две неслиянные струи: кровь человека и ихор (кровь божественная)” (И.Анненский) – есть тот, кто решает исход метаисторического события – Гигантомахии, что сразу ставит его в особое положение. Геракл, вступающий в Гигантомахию, бросает вызов Матери-Земле Гее и ее хтоническим порождениям. Он утверждает вертикаль Отца, номос Зевса и олимпийский порядок. Как титаны (убийцы бога Диониса), так и гиганты осуществляли попытки низвергнуть царствие богов, и всякий раз, подстрекаемые Геей к бунту, они терпели поражение. Но если гигантов, сыновей Земли (не знавших Отца) ничто не роднит с героями, то титаны, напротив, находятся в опасной близости к героям, поскольку также являются Сыновьями Неба (Урана) и Земли (Геи). Именно герои в силу своей близости к богам становятся злейшими врагами и соперниками титанов. Александр Дугин пишет:

 “…для героического начала божественное воспринималось не как внешнее установление, но как внутреннее измерение собственной личности. Героизм состоит во взятии на себя функции божества, в активном соучастии в божественной жизни. Такой подход может быть одновременно и высшей формой солидарности с миром богов, то есть пределом благочестия, а может быть и дерзким восстанием земли на Небо (титанизмом). Но в любом случае этот героический тип представляет собой противоположность девоциональности, пассивному преданию себя воле божеств или судьбы. Героизм находится строго между триумфом богов и восстанием титанов” (“Ноомахия. Эллинский Логос”).

Титаны не уделяют никакого внимания смертным до тех пор, пока в них не открывается героическое измерение и они не начинают тяготеть к центру, к “неизменной середине”, к тотальной реализации, ибо пока смертные остаются всего лишь “сыновьями Земли”, которые вращаются в “колесе сущего”, они находятся в относительной безопасности. Герой же пребывает в ситуации постоянного риска. Его реализация, на наш взгляд, может идти по одному из трех путей:

Путь интеграции. На этом пути происходит синтез противоположностей (включая пару божественное-титаническое), достижение неразличимого изначального единства, Центра Креста, или “космического колеса”. Несомненно, это означает выход из Титаномахии. Это путь становления Чакраварти, “того, кто заставляет вращаться колесо”. Если coincidentia oppositorum, синтез пар противоположностей добро-зло, мужское-женское, четное-нечетное и др. возможен и необходим для подлинной реализации тотального человека, то coincidentia oppositorum божественное-титаническое представим только в состоянии мировой абсорбции (санскр. Пралайя), космической Ночи, когда все возвращается к своему истоку, дабы раствориться в нем. Иными словами, божественное-титаническое – исключительная пара противоположностей, которую невозможно привести к единству. Нас, возможно, спросят: но как же Будда, Христос? И Будда, и Христос пошли путем победы и подчинения титанического элемента, но никак не интеграции. Мы достаточно подробно описали различие между двумя аспектами тьмы в главе “Трилогия души у Анри Корбена” (см. “Дионис преследуемый”), где также указали на фундаментальную ошибку аналитической психологии, подкрепив свои критические замечания весомыми аргументами, поэтому не видим смысла повторяться. Итак, на пути интеграции происходит разрешение всех противоположностей и достижение места совершенного равновесия, известного в дальневосточной традиции как Tchounq-young, или «Неизменная Середина», где мудрец обретает союз с Принципом. Будда, одержавший победу над демоном-искусителем Марой, не примиряется с титаническим, а подчиняет его, превосходит, обуздывает, становится для него непроницаемым и неуязвимым. О том же самом рассказывает и новозаветная история об искушении Христа в пустыне. В связи с этим можно вспомнить и предание об искушении Святого Антония, вдохновившее многих великих живописцев – от Босха до Грюневальда, от Сальвадора Дали до Фелисьена Ропса. 

Путь трансформации. Это путь алхимического превращения титанического элемента в божественный, Кроноса – в Зевса. Заметьте, что снова речь не идет о попытке привести пару противоположностей «боги-титаны» к единству. Отношение к титаническому радикально меняется. Оно не интегрируется, но и не отбрасывается – титаническое преображается, трансформируется. Coincidentia oppositorum (всех пар противоположностей, кроме названной) приводит к реализации универсального человека, но этот человек подчиняет титаническое посредством превращения его в божественное. Сатурн не властен над ним именно потому, что становится Юпитером. Этот путь можно было бы описать словами Николая Кузанского: «Из двух оппозиций одна суть единство относительно другой». Этот путь также означает выход из Титаномахии, но этот выход становится возможным исключительно по причине отсутствия врага. Вступающий на этот путь также возвращается к Принципу, сливается, отождествляется с ним, обретает единство. Так неоплатоники «аполлонизировали» злейших противников богов, алхимически очистив титанов как «больные металлы»: Кронос у Плотина становится чистым Умом и более не посягает на Олимп.

Путь к сверхбытию, или путь в инициатическую ночь Диониса. Здесь происходит Coincidentia oppositorum прежде всего аполлонического и дионисийского, отождествляемого нами с сознанием и сверсхсознанием (снова отсылаем вас к книге «Дионис преследуемый» и ее главе «Трилогия души у Анри Корбена»). Самое важное: союз аполлонического (сознание) и титанического (подсознание), и уж тем более дионисийского (сверхсознание) и титанического – невозможен ни при каких условиях. Третий путь подразумевает радикально иное отношение к титаническому, чем это было описано на примере двух предыдущих путей. На этом пути происходит «отделение тонкого от грубого», как гласит Tabula Smaragdina Hermetis, божественного от титанического, легкого от тяжелого. Заметим, что во время opus тонкое, отделяясь от грубого, возносится вверх – к самому горлышку герметически закупоренного подогреваемого алембика, тогда как грубое оседает на дне подобно тяжелому осадку; затем тонкое ниспадает на грубое и увлажняет его как роса, превращая титана Кроноса в божественного Зевса, больной металл в философское золото. Иными словами, аполлоническое (сознание), прежде, чем вступить в союз с дионисийским (сверхсознание) и достигнуть высшего единства, должно «сойти в Аид» и еще ниже – в Тартар, спуститься в зону титанов, в обитель Великой Матери, к корням мирового Древа, и принять все испытания, которыми закаляют свою волю герои. Так проявляется активная мегалопсихия, о которой писал И.Анненский. Д’Эспанье учил: «Земля на дне сосуда является истинным рудником Золота Философов, Огня природного и Огня небесного». Вторит ему и Олимпиадор: «Осадок и зола суть оракул, открывшийся через демонов».

И только увлажнив своей кровью титанов, подобно младенцу-Загрею, герой может подняться наверх, осуществить возвращение к той изначальной точке, где он находился в силу своей отнологической предзаданности – между богами и титанами. В этой центральной точке, как пишет Генон, «объединяются все возможности Неба и Земли». В эпоху Возрождения это было место человека как «посредника между всеми созданиями, близкого к высшим и господина над низшими», «промежутка между вечностью и текущим временем», т.е. человека как homo universalis. В то же самое время эта центральная точка не может быть местом нахождения «человека обыкновенного», или «падшего человека», который, согласно Генону, лишь «сын Земли». Центральное место занимает «сын Неба и Земли», т.е. герой. Александр Дугин приходит к поразительному заключению: «Человека, как его понимали греки, надо понимать, исходя из фигуры героя, а не наоборот. Но героя, как носителя абсолютного центра, можно понять лишь из Логоса Диониса. Для эллинов линия герой-человек-Дионис представляла собой фундаментальную смысловую цепочку, лежащую в основе всей греческой культуры».

Итак, прошедший посвящение в мистерии Матери, возобладавший над титанической природой, тот, кто идет третьим путем, отбрасывает «преображенных», напившихся его крови титанов, и восходит в инициатическую Ночь Диониса. Это «отбрасывание» есть то, что арабские алхимики называли «изгнанием тени из Меди». На этом пути к сверхсознанию герой не растворяется в первопринципе, не исчезает в Абсолюте, союз с которым на двух предыдущих путях является высшей точкой богореализации. Он не просто сохраняет свою сверхбытийную автономию, -- он, достигнув Абсолюта, проходит его насквозь, выступает за его пределы. Более того, для него была, есть и остается Титаномахия, которая, собственно, и подталкивает его к становлению богом. Не к богоподобию, а именно к становлению богом. На нашей схеме он занимает зону верхнего белого треугольника, перемещаясь в нее из центральной точки. Этот герой, бросает вызов Року и, осуществляя исход из времени, он «исходит» и из вечности, ибо его метафизический жест свершается через размыкание круга, через преодоление судьбы, через осознанное погружение в Götterdämmerung, в Махапралайю с целью выйти невредимым, избежать растворения, финальной абсорбции. Этот герой есть камень, который, даже будучи проглоченным Кроном или пастью бытийной матки, остается нерастворимым и исторгнутым.

Есть и четвертый путь. Анти-олимпийский, путь героя, ставшего титаном. Он сознательно выбирает нисхождение в область черного треугольника, вытравляя в себе божественное (инверсия природы героя). Этот герой бросает вызов своему небесному Отцу и сознательно делает материнское начало доминирующим. Отвергая божественное, испытывая неприязнь ко всем возвышенным состояниям бытия, он направляет свою волю на открытое восстание. Как усиливший в себе титаническое, он вступает в борьбу с теми, кто выбрал один из трех описанных выше путей. Он не желает подниматься по стволу Мирового Древа, преодолевая испытания. Недостижимая сфера божественного, от которой он добровольно отказался, по его представлению, должна поменяться местами с «нижней бездной», подобно тому, как переворачиваются песочные часы. Фридрих Юнгер писал, что «через весь миф проходит мысль о том, что человек может совершить нечто такое, чего не могут боги, что в его груди царит разлад, в силу которого он отворачивается от богов и обращается к области титанического». Эти слова великолепно описывают состояние того, кто вступает на четвертый путь, покидая центральную точку ради гибельного нисхождения в «царство матерей». Можно утверждать, что четвертый путь представляет собой абсолютную противоположность третьего. Идущий прочь от Олимпа, вначале осуществляет тот же акт нисхождения, что и герой, выбравший третий путь, однако для титанического человека этим нисхождением все и заканчивается. Он делает шаг вниз из самого центра, и этот шаг для него последний. Он остается в зоне Великой Матери.

Фрагмент из книги «Фигуры теофании. Очерки о возрождении Античности».